Это признание самоо автора, удивляющего остроумием и головоломной метафоричностью поэтических строк. И разнообразием голосов, звучащих в этих строчках и за ними. Роскошное пиршество неудержимой языковой стихии дарит нам украинский поэт, пишущий на русском языке, Александр Кабанов.

Родился он в 1968 году в Херсоне. Окончил журфак Киевского университета имени Тараса Шевченко. Живёт в Киеве. Автор 14 книг стихотворений. Главный редактор двуязычного русско-украинского журнала о современной культуре – журнала „культурного сопротивления” „ШО”. Кабанов выпускал его 17 лет, это дело всей его жизни, но сейчас журнал закрыт. И вовсе не из-за русского языка. „В связи с войной и огромными финансовыми потерями нашего инвестора” – объясняет Александр. Стихи Александра Кабанова переведены на украинский, английский, немецкий, грузинский и нидерландский языки. Их автор – лауреат множества престижных премий.

Узнав о нём совершенно случайно, я прочитала уже, наверное, сотню его стихотворений и каждый раз прихожу в восторг от его чувства языка, от способности жонглировать словами, создавая из них невероятные образы и картины! Причём правила русской орфографии к нему часто неприменимы, но всегда соблюдается логика языка. Его словесная палитра ярка и разноцветна, образы дерзки и непривычны, а звук и смысл так тесно переплетаются, что возникает впечатление, будто стихотворение пишется само, без участия автора. Конечно же, его стихи дружны с реальной жизнью, но как это бывает в искусстве, по-своему её изменяют и интерпретируют:






Чертополох обнимет ангелополоху, 
Вонзит в неё колючки и шипы,                                                                                                                                                           Вот так и я – люблю свою эпоху,
И ты, моя эпоха, не шипи.





Художественно-лингвистические эксперименты Александра Кабанова пробивают стену бытового восприятия, чтобы достучаться, добиться до читателя за короткое время, отведённое на прочтение стихотворения. Не подлежит сомнению, что Кабанов – поэт виртуозный, недюжинный и очень сегодняшний. Знакомим вас с подборкой стихотворений





Мосты (отрывок)
Лишённый глухоты и слепоты,
я шёпотом выращивал мосты –
меж двух отчизн, которым я не нужен.
Поэзия – ордынский мой ярлык,
мой колокол, мой вырванный язык;
на чьей земле я буду обнаружен?
В какое поколение меня
швырнёт литературная возня?
Да будет разум светел и спокоен.
Я изучаю смысл родимых сфер:
пусть зрение мое – в один Гомер,
пускай мой слух – всего в один Бетховен.





Плацебо молитвы
Я принимаю плацебо молитвы,
рабиндранатовый привкус кагора,
вот и грибные посыпались бритвы –
ищут, недавно открытое, горло.

Я выезжаю в седане двухдверном
и с откидным получается верхом,
располагая характером скверным,
что и понятно по нынешним меркам.

Нам напевают пернатые тушки
кавер шансона из Зиты и Гиты,
и безопасности злые подушки –
перьями ангелов плотно набиты.

Пальчики пахнут Сикстинской капеллой,
свежим порезом, судьбою заразной:
в белой машине, воистину белой,
неотличимой от чёрной и красной.





Достоевский





Сквозь горящую рощу дождя, весь в берёзовых щепках воды –
я свернул на Сенную и спрятал топор под ветровкой,
память-память моя, заплетённая в две бороды,
легкомысленной пахла зубровкой.

И когда в сорок пять ещё можно принять пятьдесят,
созерцая патруль, обходящий торговые точки –
где колбасные звери, как будто гирлянды висят
в натуральной своей оболочке.

А проклюнется снег, что он скажет об этой земле –
по размеру следов, по окуркам в вишневой помаде,
эй, Раскольников-джан, поскорей запрягай шевроле,
видишь родину сзади?

Чей спасительный свет, не желая ни боли, ни зла,
хирургической нитью торчит из вселенского мрака,
и старуха-процентщица тоже когда-то была
аспиранткой филфака.

Боевой гопак

Покидая сортир, тяжело доверять бумаге,
ноутбук похоронен на кладбище для собак,
самогонное солнце густеет в казацкой фляге —
наступает время плясать боевой гопак.

Вспыхнет пыль в степи:
берегись, человек нездешний,
и отброшен музыкой, будто взрывной волной,
ты очнёшься на ближнем хуторе, под черешней,
вопрошая растерянно: „Господи, что со мной?”

Сгинут бисовы диты и прочие разночинцы,
хай повсюду — хмельная воля, да пуст черпак,
ниспошли мне, Господи, широченные джинсы —
„Шаровары-страус”, плясать боевой гопак.

Над моей головой запеклась полынья полыни —
как драконья кровь — горьковата и горяча,
не сносить тебе на плечах кавуны и дыни,
поскорей запрягай кентавров своих, бахча.

Кармазинный жупан, опояска — персидской ткани,
востроносые чоботы, через плечо — ягдташ,
и мобилка вибрирует, будто пчела в стакане…
…постепенно, степь впадает в днепровский пляж.

Самогонное солнце во фляге проносят мимо,
и опять проступает патина вдоль строки,
над трубой буксира — висит „оселедец” дыма,
теребит камыш поседевшие хохолки.

* * * *

Вдоль забора обвисшая рабица –
автостоп для летающих рыб,
Пушкин нравится или не нравится –
под коньяк разобраться могли б.

Безутешное будет старание:
и звезда – обрастает паршой,
что поэзия, что умирание —
это бизнес, увы, небольшой.

Бесконечная тема облизана
языком керосиновых ламп,
так любовь начинается сызнова,
и ещё, и ещё Мандельштам.

Не щадя ни пространства, ни посоха,
то ползком, то на хряке верхом,
выжимаешь просодию досуха –
и верлибром, и белым стихом.

Чья-то ненависть в пятнах пергамента –
вспыхнет вечнозелёной строкой:
это страшный вопрос темперамента,
а поэзии – нет. Никакой.





* * *





Будто скороходы исполина –
раздвоилась ночь передо мной,
и лоснилась вся от гуталина,
в ожиданье щётки обувной.

Что ещё придумать на дорожку:
выкрутить звезду на 200 ватт?
Не играют сапоги в гармошку,
просто в стельку пьяные стоят.

В них живут почётные херсонцы,
в них шумят нечётные дожди,
утром, на веранду вносят солнце
с самоварным краником в груди.






* * * *





Ещё темно и так сонливо,
что говорить невмоготу.
И берег спит и ждёт прилива,
поджав колени к животу.
Желтее корки мандарина,
на самом краешке трамплина
встаёт на цыпочки звезда.
И, словно вплавь, раздвинув шторы,
ещё по локоть кистепёрый,
ты возвращаешься туда,
где в раскалённом абажуре
ночная бабочка дежурит, –
и свет, и жизнь, и боль впритык!
Ты возвращаешься в язык,
чтоб слушать –
жалобно и жадно –
рассвет, подвешенный за жабры,
морской паром, по леера
запруженный грузовиками,
грушёвый сад, ещё вчера
набитый по уши сверчками!
Простор надраен и вельботен,
и умещается в горсти.
И ты свободен. Так свободен,
что некому сказать: „Прости…”





Подготовила Ирина Рыхлицкая,





ER 117/2022